Имперская мылодрама
И не про матерей, хотя их тут две. Побеждает всё равно патриархат; и в пьесе, сочинённой режиссёром по идее и при участии Анны Носовой (миф она или реальность – не ведаю), солирует отец, высокопоставленный путинский чиновник Асонов – грандиозный Пётр Семак.
Чиновный дом – старорусская роскошь в версии Ларисы Ломакиной, постоянного сценографа Богомолова; едва ли не издевательское дополнение имперской роскоши зала Александринки. За завтраком Екатерина Асонова (в программке – Мать 1; Александра Большакова), не повышая голоса (как и все действующие лица этого, по большей части, негромкого спектакля), но со стальными нотками (натурально железная леди), отчитывает прислугу, отбирает у сына Павла (Иван Ефремов) загранпаспорт – чтобы не удрал в Нью-Йорк на концерт (нежелательная в текущий момент поездка). И делится с вялым супругом Петром Ильичом светскими новостями: намедни Сулич – ну та, что жена Сулича – устроила в ГУМе показ своей первой коллекции (вы, кстати, обратили внимание, как много появилось в столице импортозамещающих «модных» бутиков? прирождённый сатирик Богомолов сечёт фишку). А какие-то молодые ребята устроили «типа теракт» – принесли мешки с говном и вылили их содержимое на головы собравшихся.
Теракт вот именно, что «типа»; по здоровым критериям – так, злостное хулиганство, но в пресловутых «нынешних обстоятельствах» – преступление, чреватое для его содеявших серьёзными сроками.
Пётр Ильич Асонов об этом происшествии бы вмиг забыл – если бы не звонок доброго друга-фээсбэшника (в программке – Генерал; Андрей Матюков). Мать одного из арестованных, Наталья Сомова (в программке – Мать 2; Анна Селедец), убеждает, что её арестованный сын Никита (Владимир Минахин) – биологический сын Асонова; на шантаж непохоже, а вот мальчик действительно похож на Петра Ильича – и внешне, и родимым пятном на руке, и юношеской эпилепсией.
И Пётр Ильич призадумывается...
Тут я, пожалуй, пересказ семейной мелодрамы приостановлю: в сюжете присутствуют повороты, граничащие с небывальщиной индийского кино; (не)доброжелатели давно их растрепали, ну а я воздержусь – есть же читатели, которые не любят спойлеры. И, конечно, смотреть спектакль, ничего не зная о нём заранее, интереснее – остаётся пространство для удивления. Я, похоже, до сих пор удивляюсь и не понимаю, как к этому проекту относиться; всерьёз – не получается.
Уж очень похоже на лёгкую хулиганскую выходку – вынести на гиперреспектабельную российскую сцену нечто короткое (два часа, включая антракт – как бы необязательный, кажущийся невозможным для романного формата хронометраж), по тону, вроде, степенное, но, по сути, абсолютно дикое, гротескно, бесстыдно мелодраматичное – ни Болливуду, ни «женским» сериалам не снилось.
Попутно спародировать самого себя: финал 35-минутного первого акта занимает «Сон Асонова» – сыгранные на той же сомнамбулической ноте диалоги из первых глав «Идиота», в которых арестант Никита обращается в князя Мышкина. Будто бы Богомолов никого, кроме Достоевского, не перечитывает.
К самоиронии Богомолов, кажется, не очень расположен, зато в провокации и панковском беспределе толк, безусловно, знает. Как и в игре с разными – комическими и трагическими – регистрами. Во втором акте случается как раз спасительный комический перевёртыш (до него кажется, что смотришь спектакль «Отец. Сонная пьеса»): Асонов радуется новообретённому сыну, проводит с молодым человеком всё свободное время и, дабы соответствовать, начинает следить за собой и посещать косметолога. Окружающие же подозревают, что Пётр Ильич «опидорасился»; хохма! Впрочем, о гомосексуализме Богомолов без осуждения, что по нынешним временам почти гражданский подвиг.
Ну тут вообще никого и ни за что не осуждают; вполне по Достоевскому – есть люди со своими порой чудовищными страстями;
есть и есть; пусть будут. И фээсбэшник Федя вот – умный и даже типа благородный человек; использую это для дифирамба актёру Андрею Матюкову. Следующим за «Матерью» вечером я смотрел на Новой сцене Александринского «Чайку», спектакль Елены Павловой, как бы экспериментальный по форме – караоке-версия Чехова! – и, увы, банальный по смыслам. Зато какой там великолепный Тригорин – в исполнении Матюкова; кажется, впервые этот обычно не слишком увлекающий режиссёров персонаж действительно ожил.
Да, снова про «Мать»;
и шутки в сторону – как в кульминационный момент поступает сам Богомолов, меняющий в настройках уровень пафоса и громкости – буквально.
Наталья Сомова высокопарно, переходя к надрыву и экстазу читает поэтический материнский манифест – и это, видимо, должно быть ударом под дых и уколом в сердце. У меня уколоться опять не вышло; Стихи написаны Богомоловым; оценивать поэзию – тёмное дело; я нередко вспоминаю – как правило жизни – куплет одной песни Петра Мамонова «В старом областном городе еще жива старуха, которая дружила со второй женой Есенина. Старуха до сих пор не знает, что Есенин – великий поэт, что в тот день, когда она познакомилась с Есениным, он написал «Не жалею, не зову, не плачу...». Она с усилием морщится и сухо говорит чужим голосом: «Я совсем не помню, чтобы Зинка, еще до их развода, что-то говорила мне про него». И она права. Кому какое дело кто поэт, а кто неизвестно кто...» Так что пусть и Богомолов будет поэт, но я на первых строчках несколько сломался: «Когда приходит тёмна ночь, смотрю в дыру окна, и мысль тяжку превозмочь не в силах я сполна. Я думаю, как умерла и вот пришла туда, где нас за наши все дела ждёт мука и беда...». Это не стёб? Или так и должен звучать метамодерн, «самый новый мет»?
PS В поэме Богомолова есть ещё такая строчка: «хотелось всё и всех поджечь, хотелось утопиться, повесившись, в могилу лечь иль вовсе не родиться, но я жила и не ждала от Бога поощренья...». Возможно, автобиографическое признание.
